– Как чувствовал, что рано или поздно, ты сорвешься.

И, к моему великому сожалению, длится оно недолго. Ведь получать удовольствие от осознания, что ароматная пена смывает с моих горемычных ладошек накопившуюся грязь, под насмешливым взором Зайцева мне никогда не удавалось!

– Прям дежавю, Стеш. Не находишь?

Пьяный, что ли? Какое к чертям дежавю?

– Ты, черное платье и дискотека… Как в тот день, когда я впервые тебя увидел.

Точно пьян. В стельку. Вон, к кафельной стене привалился и все никак не может в карман рукой попасть. Покачивается из стороны в сторону и глаз от моей груди не отводит. Даже прикрыться хочется, до того его сальный взгляд неприятен.

Ну вот, помыла руки называется!

– Это не дежавю, Боря. Это водка тебе по шарам дала, – злюсь, что ритуал из-за него свернуть придется, и воду нехотя закрываю. - И на старый ДК этот ресторан совсем непохож.

– А вот ты один в один та прежняя Стеша, в которую я влюбился без памяти. Да и при чем тут водка? Я вино пил. Мне и без водки, Стеш… – Зайцев кулак к груди своей подносит и, губы поджав, с каким-то болезненным вздохом несколько раз себя по ней бьет. Чего это он?

Господи, да даже знать не хочу! Сбрендил, и черт с ним! Мне собственного сумасшествия хватает, чтоб еще и чужим любоваться. Да и у него одна преданная зрительница уже есть, вот ей пусть и плачется!

– Красивая ты какая. Как будто и не было этих лет! – а он, похоже, и думать о невесте забыл. Нетвердой походкой ко мне направляется, а стоит мне назад отступить, тормозит, пальцы в замок смыкая на своей лысине. Не хочет же он...

– Скучаю я по тебе. Даже по этой чертовой белизне скучаю!

Что-то до боли знакомое в его взгляде улавливаю и на какой-то краткий миг даже пожалеть его хочется. Как раньше: к груди прижать, по спине погладить и какую-нибудь глупость сморозить. Только заканчивается мое помутнение рассудка раньше, чем я успеваю руку к нему протянуть. Ведь неправильно это – предателям сочувствовать!

– Как мило. Ты ведь не ждешь, что и я тебе нечто подобное скажу?

– А почему нет? Неужели, забыла меня?

Как язык только поворачивается такие вопросы задавать? Да и глядеть при этом так, будто это я его за порог выставила и тут же замену нашла! Да что там, чего себя и дальше обманывать – раньше он с Катькой связался. Намного раньше, чем со стаканчика в ванной моя зубная щетка пропала, а постель наша совместная перестала пахнуть морозной свежестью. Впрочем, может, его зазноба до сих пор этим кондиционером пользуется. Я ведь запасливая, по акции не меньше трех бутылок беру!

– Забыла, Боря. А если что и осталось, так это обида. За то, что на произвол судьбы бросил, сражаться за нас не стал.

– Не ври, я ведь долго с тобой мучался…

– В том то и дело, Зайцев. Ты мучался, а должен был бороться.

Как Гриша, которому вовсе не обязательно для этого в меня по уши втрескаться. Просто понравилась, а он уже масштабную спецоперацию развернул. И знаю, тяжело ему, только плакаться не в его духе. Рукава засучил, ладошку мою в своей спрятал, и к светлому будущему ведет.

– Кто ж знал-то… Я думал, это дурость твоя. Так хотела, чтоб тебя пожалели, что с каждым днем все больше и больше проблем себе придумывала. Все нервы мне вымотала… А потом Катьку встретил и сам не заметил, как закрутилось все.

– Ну, так и радуйся. Надеюсь, теперь ты своей жизнью доволен, – уж я своей точно. Пусть внутри еще что-то еле слышно от боли постанывает. Наверное, душа. Ранимая, бабская, которая уж слишком долго от ран оправляется.

– Доволен, – он кивает, а я свой разговор с психотерапевтом вспоминаю. Простить, говорит? Не готова еще. Смотрю на свою первую любовь, которая незаметно переросла в самое большое в моей жизни разочарование, и понимаю, что друзьями нам с Борей точно не быть. Даже приятелями и то вряд ли.

– Доволен, Стеш. Никто дверьми не стучит, никто не жужжит мне на ухо, что я опять руки не помыл, что футболку не мешало бы снять, что от ботинок моих опять песок по всей прихожей разлетелся. Никто не следит, куда и что я кладу, – признается, глаз от меня не отводя, и, замолкнув, нервно дрожащими пальцами верхнюю пуговицу на рубашке расстегивает. – Никто, Стеш… А так хочется! Иной раз смотрю на Катьку и злюсь, потому что она не ты.

Приплыли. Словно кирпичом меня по затылку огрел, аж уши закладывает.

– Я ведь ненавидел тебя. Лютой ненавистью ненавидел, за то, что ты изменилась. Смеяться перестала, мечтать о чем-то. Ненавидел, думал, разойдемся и думать забуду. А не тут-то было, Стеш. Как в загсе тебя с хлыщом этим встретил, такая ревность меня скрутила, что не продохнуть. Чего ты так быстро-то замуж выскочила?

– Могу тебя о том же спросить. Наверное, – горло прочищаю, и плечи расправив, принимаюсь обручальное кольцо на пальце крутить, – чтоб тебе доказать, что я без тебя не умру. Как видишь, наоборот, только жить начинаю. И тебе советую. Нечего по туалетам меня караулить. Тебя невеста наверняка заждалась. А меня муж.

Муж, за которого, в каком-то смысле я Борьке должна быть благодарна. Ведь не унизь он меня, никогда бы на такой отчаянный шаг не решилась.

– Прощай, Борь. И будь счастлив, – бросаю ему, а сама думаю, Снегиреву бы это понравилось. Плюю на то, что даю ему лишний повод надо мной посмеяться, и вновь предельно внимательно плитку под ногами разглядываю, бывшего мужа обходя. А то стыки дело коварное…

– Любишь его, да? – и Боря не лыком шит. Хватает меня за руку, и рывком к себе тянет. Так, что щекой о его парадно-выходной костюм трусь. Еще и держит крепко, как попугай, повторяя свое «ответь мне». – Любишь, да?

– А тебе-то что? Чужие мы, Боря! – пытаюсь его оттолкнуть, а ему хоть бы что. Вроде минуту назад еле на ногах стоял, а тут на тебе: глаза горят, руки, такие родные и в то же время холодные, на спине моей устроились, и если не отвернусь, встретятся наши губы, как раньше, когда я его фамилию носила.

– Просто скажи! Потому что я тебя люблю. Сегодня понял, когда увидел, как он тебя целует, Стеша! Люблю, и плевать мне на Катьку!

Черт возьми! И зачем я на эту свадьбу поперлась? Только рот открываю, чтоб любопытство бывшего мужа утолить, а за спиной его дверь о стену ударяется. Громко так, что я вздрагиваю. Впрочем, сердце мое, что сейчас в пятки ушло, куда громче на осколки разбивается.

Гриша

Любой мужик хоть раз в жизни задумывался, как поведет себя, если жену с любовником застанет. Я вот всегда считал – убью. И что уж греха таить, обоих. А сейчас дверь открываю и как пришибленный только и могу, что в проходе замереть. Замереть, да первой пришедшей на ум мысли усмехнуться: лучше бы я как Стеша, эту чертову ручку семь раз дернул. И уж поверьте, в моем случае, это действительно меня бы от шока спасло. Хоть отпрянуть друг от друга успели бы…

– Гриша! – а то вон, супруга моя, до того растерялась, что только сейчас сообразила Борьку своего оттолкнуть. Глазами испуганно хлопает и как рыба, которую на берег выбросило, ртом воздух хватает!

А я-то переживал! Думал, опять с трещинами у нее беда, или дамочек в туалете так много скопилось, что при них неудобно к двери подходить! Как оказалось, зря я переживал… Жива, здорова, даже пообниматься успела!

– Гриш, ты не подумай…

– А что тут думать – то? Плохо, видимо, я до тебя Борис в прошлый раз свою мысль донес, – резюмирую холодно, а соперник мой машинально к носу рукой тянется. К стене отходит и обеспокоенно помещение изучает, наверняка прикидывая, хватит ли ему места, чтоб за себя постоять. А то в прошлый раз было где разгуляться, не то что в этой коробке, два на два.

– Да не переживай. Я твою беременную жену пожалею. Зачем ее лишний раз волновать?

Да и смысл махать кулаками? Ведь сколько ни размышляй, истину только тогда поймешь, когда тебе нож в спину всадят. Не моя она. Вроде и спит со мной, и ужины мне готовит, и сейчас вон в руку мою вцепилась… А все равно не моя.

– Брось, Стеш, ладно. Не надо концерт устраивать, – она мне что-то объяснить пытается, а я ее пальцы разжимаю, чтоб из захвата освободиться. – Общайтесь. Закрывайте свои гештальты, открывайте, мне до лампочки.